Ашхабад. Осень. Тридцать лет назад. В том далеком 69-м я заканчивал десятый класс, мечтал стать журналистом и в свободное время торчал в молодежной газете "Комсомолец Туркменистана", сочиняя небольшие информации, проникаясь духом демократизма и вдыхая терпкий аромат типографской краски, кофе, табака и пиво-винных паров, исходивших от старых газетных волков. "Волкам" было лет по 25-30 с небольшим, но для нас, газетных юнцов, они были небожителями, героями, последними романтиками. Они мотались по Каракумам "ради нескольких строчек в газете", печатали репортажи, очерки, рассказы, стихи, шумно спорили, вступали в конфликт с тогда еще мощной цензурой и насмешливо смотрели на коллег из партийных газет. И еще они крепко дружили, красиво влюблялись, играли на гитаре, пели песни запрещенных Галича, Окуджавы, Визбора, Кима, Высоцкого. Они не просто вместе работали, они -ЖИЛИ. Девизом было четверостишие "Мне говорят: старайся жить попроще, не взваливай забот не по-плечу, Пускай живут попроще только мощи, я-человек, я сложно жить хочу."

Тогда же я впервые услышал о Филатове. Его фамилия всплыла в редакционном разговоре и я спросил: а кто это? Мне объяснили: Лёня Филатов в начале 60-х печатал стихи, а затем театральные рецензии в "Комсомольце Туркменистана". Закончил школу, уехал в Москву, поступил в ГИТИС и сейчас работает в театре на Таганке, играет в одних спектаклях с Высоцким. И по-прежнему пишет стихи и песни, которые ходят по Москве. В подтверждение мой приятель Мишка Шалаев взял гитару и спел:" Романтики, смолите ваши мачты и задавайте корму лошадям. Моряк из Ливерпуля, Идальго из Ламанчи кочуют по морям и площадям."

Разумеется я слышал про Таганку, знал, что там играет Высоцкий, что нужно выстоять пару ночей за билетами чтобы попасть в театр, но Филатов до того времени как-то не был на слуху. В архиве "Комсомольца" я разыскал пожелтевшие подшивки с его стихами. Они меня поразили необычной для 15-16-летнего паренька серьезностью, зрелостью, глубиной чувств. Я и сам пытался сочинять, но кроме рифмованных строк про родную природу и душераздирающие страсти, где любовь и кровь были неразлучны как марксизм с ленинизмом , ничего не получалось. Я не видел и не знал то, о чем хотел рассказать, он писал о том, что прочувствовал, что волновало, заставляло задумываться. Это была хорошая лирика. Каждое стихотворение - маленькое открытие жизни. Одно почему-то запомнилось больше других. В нем рассказывалось о дирижере оркестра, которого во время выступления сразил инфаркт. Дирижер на глазах у публики упал в оркестровую яму и уже теряя сознание всё равно продолжал "взмахивать и взмахивать руками, пытаясь дирижировать финал". Во время последней встречи на мой вопрос почему ни в один сборник не вошли многие из его ранних стихотворений Леонид Алексеевич ответил: "Это было детство и детские стихи. Много мусора. Конечно, спасибо тому времени, но стихи были слабые".

Однако я забежал на тридцать лет вперед. Была и первая встреча. Итак, 1969 год, теплая, сухая, прозрачная ашхабадская осень. Леонид Филатов приехал в Ашхабад навестить родителей, друзей. В один из дней он появился в редакции. Тут же был собран импровизированный стол и пошли разговоры. Так вот какой он легендарный Филатов - среднего роста, худощавый, усатый, с живыми лукавыми глазами. Он чем-то походил на Лермонтова, если бы не бретерский нос Сирано де Бержерака, расплющенный, как мне потом сказали, в одной из школьных драк.

О чем шла речь? Конечно же о литературе, о театре, о Высоцком, о настоящих и будущих ролях, о том, как готовится спектакль "Товарищ, верь!", посвященный Пушкину. Кстати, тогда я впервые узнал, что Александр Сергеевич, оказывается, был далеко не однолюб и чудных мгновений знавал немало. Запомнилось еще, что Филатов беспрестанно курил, вынимая из пачки одну сигарету за другой. Ему было 23 года. Еще не была написана сказка про Федота-стрельца, сделавшая автора знаменитым, не было "Экипажа", "Сукиных детей", пародий, пьес, не было телепередач "Чтобы помнили", не было тяжелой, мучительной болезни, которая поставила его на грань между жизнью и смертью, а были молодость, сумасшедшая, яростная любовь к жизни, к своему делу и безудержное желание рассказать всем об этой любви.

Москва, 1999 год, октябрь. Неправдоподобные, удивительно теплые и солнечные дни запоздавшего бабьего лета. Я давно живу в другом городе, в другой стране и приехал в столицу на две недели погостить. В Мосгорсправке узнал адрес и телефон Филатова. Звоню. Мне отвечают, что Леонида Алексеевича сейчас нет в Москве, он отдыхает в Барвихе. Звоню туда. Трубку взяла жена Леонида Алексеевича Нина Шацкая. "Даже не знаю, что вам ответить, - сказала она, когда я представился и попросил разрешения на встречу, - Лёня не очень хорошо себя чувствует. Впрочем, подождите, я его спрошу". "Лёня, - крикнула она в комнату, - тут товарищ из Ашхабада спрашивает, можно ли с тобой встретиться?" И спустя минуту: "Хорошо, через несколько дней мы возвращаемся в Москву, приходите".

Купив возле театра на Таганке букет белых роз я спустился в сторону Москва-реки и вышел на Краснохолмскую набережную к большому дому, где живет Леонид Филатов.

Дверь открыла Маргарита. Нет, дверь открыла по-прежнему красивая Нина Шацкая, но для меня она осталась Маргаритой из старого таганкинского спектакля. Впрочем, она ею и была, ведь рядом с ней жил Мастер. "Только пожалуйста, не больше часа,- предупредила Нина-Маргарита,- Лёня очень устал после переезда. Кофе хотите?" Я кивнул и тут же из глубины комнаты услышал: "Нина и мне кофе". "Лёня, а как давление?" "Ничего, нормально, сделай, пожалуйста, и мне" - из комнаты вышел Леонид Филатов. Ну, здравствуйте, Леонид Алексеевич!

Конечно, болезнь изменила его. Поседел, еще больше похудел, двигается не так бодро как раньше. Глаза... Нет, глаза не потухли, что обычно бывает когда человек тяжело болен, но взгляд обратился как бы вовнутрь себя. Но остались неизменными щетка гусарских усов и приплюснутый нос, достойный Сирано де Бержерака, если бы ему довелось побывать не на шпажных, а кулачных дуэлях. Тонкими бледными пальцами он медленно поднимает чашку с кофе и одну за одной вынимает сигареты из пачки. Точно также одну за одной он курил и тогда, в тот ашхабадский вечер тридцать лет назад. Правда теперь он стал Народным артистом России, лауреатом Государственной премии России, лауреатом премии "Триумф" и специальным призом "ТЭФИ" от Российской телевизионной академии, автором нескольких книг.

- Леонид Алексеевич, только в этом году у Вас вышло сразу две книги. Я понимаю, это очень трудно - писать, редактировать, пробивать, тем более, что здоровье уже не позволяет тратить столько сил и нервов, так что в Барвихе, я думаю, Вы отдыхали от трудов праведных?

- Нет, писал. Последнее время я ничем другим не занимаюсь. В Барвихе я провел почти полгода и кстати эти две книги дописывались там. Последние несколько лет я делаю такие стихотворные пьесы, что называется "по мотивам". Правда мотивов там почти не осталось, одна атрибутика. Так вышли народная комедия "Лизистрата" по Аристофану, авантюрная комедия "Возмутитель спокойствия" по роману Леонида Соловьева , трагический фарс "Опасный, опасный, очень опасный" по роману Шодерло де Лакло "Опасные связи" и другие.

- Сколько часов в день Вы работаете?

- По-разному, всё зависит от самочувствия. Особенно сейчас, после болезни. Неохота говорить об этом периоде, короче мне сделали две операции - одну почку удалили, другую подсадили. Через день я прохожу гемодиализ, езжу на другой конец города в Институт трансплантологии и искусственных органов. В течение трех часов из меня выкачивают всю кровь, чистят и загоняют обратно.

Многие, наверное, знают, что одно время передача "Чтобы помнили" - об умерших и практически забытых актерах и актрисах на несколько месяцев пропала из телевизионного эфира, потом появилась вновь. Однако зрители не могли не заметить, что с Филатовым произошла большая перемена - стала затрудненной речь, изменился взгляд. Видно было, что ведущий болен. Вскоре выяснилось: он перенес инсульт. Причем случился он в октябре 1993 года, когда шла осада Белого дома в Москве. Причина инсульта - почечная недостаточность. Почки перестали выгонять шлаки и все яды скапливались в организме. Началась мощная интоксикация, при которой люди уже не выживают. Он побывал в реанимации один раз, затем второй, третий, четвертый. Кое-как оклемался, спасибо врачам, снова стал вести передачу, но в октябре 1997 года здоровье опять резко ухудшилось и тогда ему была сделана операция по пересадке почки, которую провел директор Института трансплантологии и искусственных органов Валерий Шумаков.

- Леонид Алексеевич, я слышал, что первым, кто помог Вам во время болезни, был Леонид Ярмольник...

- Ну первой, положим, была моя жена. Но конечно Лёнька очень, очень помог. Он намного моложе меня, мы никогда не были друзьями или приятелями, но работали в одном театре. Ярмольник уложил меня в клинику, пригласил женщину, которая готовила нам обеды. Спасибо ему огромное, моя мама до сих пор за него всякий раз молится.

- Что определяет Вашу работу: вдохновение или четкая установка на ежедневный труд?

- Опять-таки по-разному. Никогда у меня не было принципа "ни дня без строчки", как у Олеши, который, кстати, сам написал только одну книжку. Правда толстую. Но за всю жизнь. Где же "ни дня без строчки"? Были дни без строчки и были годы без строчки. Писать - это ведь не ходить каждый день на службу.

- После конфликта "Губенко-Любимов" вы ушли из Театра на Таганке, где прослужили долгие годы. Как сейчас складываются отношения с театром?

- Ну какие отношения? Я не появлялся там 100 лет. Но как бы там ни было, это моя родина. Сейчас это, конечно, не тот театр, что был раньше. Но кто знает, может так и должно быть, может быть мы всё очень драматично воспринимаем, ведь всё течет, всё меняется и ничего с этим не поделаешь.

- Мне кажется, что взлет и слава Таганки в своё время были связаны с именами Любимова, Высоцкого, Филатова, Смехова, с людьми, которые проявили себя в творчестве не только как актеры, но и поэты, писатели, то есть это была не просто сценическая труппа, но и созвездие талантов...

- Не только это. Мы были молоды и к тому же существовал адрес, против которого можно было бороться, то есть это был очень социально настроенный театр. Тогда было кого обличать. Сейчас тоже есть кого, но такая путаница в стране, каждый день меняются ориентиры, что не знаешь против кого и за кого ты. Поэтому остаются друзья, семья - это навсегда.

- Читая прессу российскую и русскоязычную за рубежом создаётся впечатление, что интеллектуальный уровень России неуклонно снижается. Культура отходит на задний план, а на передний выходят коммерция, криминал, политика, чеченские войны. Уже не видно, чтобы люди стояли ночами за билетами в театр...

- Нет, нельзя сказать, что сейчас Россия не интеллектуальная страна. И не стоит верить газетной полемике, где толкуют о том, что всё пропало, погибло, нет, всё возвращается на круги своя. Жизнь продолжается, люди покупают книжки, их много издают, значит какое-то культурное сосредоточие осталось. Другое дело, что всё подорожало, в том числе и билеты в театр и не каждый может позволить себе потратить часть маленькой зарплаты или нищенской пенсии на поход в театр.

- Меня приятно удивило (и это истинная правда - В.З.) как много сейчас печатается в России книг, причем прекрасные издания. На книжных развалах, в книжных магазинах глаза разбегаются от обилия и великолепия литературы.

- Понемногу спадает бум на плохие детективы, на скандальную литературу, издают хороших, думающих писателей, лучших из тех, что были и есть сегодня.

- А что Вы сами читаете?

- Я читаю только то, что мне необходимо для дела, на другое просто времени не хватает. Ну и детективы, ведь я вагонный человек, привык мотаться по экспедициям, по вагонам, по гостиницам. Это как бы не обременяет мои мозги и не унижает меня культурно: я понимаю, что есть такие книжки, которые я тоже могу написать.

- Значит Вы оптимист и верите в будущее возрождение России?

- Ну конечно, какое-то будущее должно быть. В каком виде оно будет точно представить не могу, но я верю в некий закон развития жизни. Если ня днях не случится Апокалипсис или Судный день, то всё будет нормально. Каждое поколение жалуется на ужасы и кошмары и в каждой стране все хулили и хулят новое поколение. Но в каждом поколении находится группа людей, которые двигают жизнь дальше.

- То есть всегда есть мощные силы с высокой нравственной основой, которые не дадут пропасть?

- Конечно, конечно. Так что закон развития жизни для меня очевиден, при том, что много чего предстоит плохого, мне кажется, что за счет нового поколения мы придем в норму, вернемся к чему-то хорошему, к моральным, духовным ценностям.

В кухню по-хозяйски ленивой, но в то же время осторожной походкой вошла пушистая белая кошка. Или кот.

- Как зовут вашего кота? - спросил я.

- Её зовут Анфиса Леонидовна Филатова, - сказала Нина-Маргарита.

- Анфиса, девочка моя, иди сюда, - позвал кошку Анфисин папа. Он нагнулся и белой рукой потрепал белую кошку за ухом.

- Леонид Алексеевич, приходят ли письма, звонки от Ваших почитателей?

- Нет, ведь я на сцену уже не выхожу много лет...

- Звонков много, - говорит Нина Шацкая, - люди звонят, интересуются здоровьем.

- Нина, Леонид Алексеевич сильный человек?

- Сильный,-ответила жена.

- Слабый, - возразил Филатов. - Я терпеливый, но слабый.

- Каков Ваш главный жизненный принцип?

- Не знаю, не задумывался. Есть заповеди, которых нужно придерживаться: не воруй, не предавай, не убивай.

- Тяжелая болезнь, операции... Что или кто, кроме врачей, помогает Вам выжить ?

- Жена в первую очередь, мама, друзья. Мама живет в Москве, а папа умер давно, похоронен в Ашхабаде.

- Кто Ваши друзья?

- Володя Качан, Миша Задорнов, Саша Розенбаум, Леонид Ярмольник, гениальный художник Давид Боровский. Вообще в моей жизни было много замечательных людей, которые как бы сформировали меня. Это мои учителя в Щукинском училище Владимир Этуш, Вера Константиновна Львова, это Борис Захава, Юрий Любимов. Это ашхабадцы - писатель Валентин Рыбин, режиссер Ренат Исмаилов, моя школьная учительница английского языка. Я им многим обязан.

- Леонид Алексеевич, а ведь мы из одного города. Я родился и вырос в Ашхабаде, прожил там всю жизнь и одно время работал в редакции "Комсомольца Туркменистана", где начинали и Вы. Ровно 30 лет назад вот в такой же день мы сидели в редакции "Комсомольца Туркменистана".

- Да... Родной Ашхабад... Прекрасное время... Детство, юность. Спасибо тому времени.

- Одну из своих стихотворных комедий "Возмутитель спокойствия"- про Ходжу Насреддина Лёня посвятил ашхабадцам,-сказала Нина. - Вот что там написано:" Прекрасным людям моей ашхабадской юности, друзьям и учителям, живым и мертвым посвящается".

- Леонид Алексеевич, если уж речь зашла о живых и мертвых, то как обстоят дела с передачей "Чтобы помнили"? Вы будете вести её?

- Я её и не бросал . Правда после операции принимать полноценное участие в передаче я уже не могу, монтаж проходит без меня, мы только обговариваем детали с режиссером. Но передачу вести буду.

- Кто из актеров сейчас на очереди?

- Сейчас записали Лену Майорову, она ушла из жизни совсем молоденькой. Потом Глеб Стриженов. Определенной системы нет. Многое зависит от поиска людей, которые что-то могут рассказать об ушедших актерах. У кого-то осталась родня, друзья, у других уже никого нет. Вот история, которая случилась с актрисой Караваевой. Она играла Машеньку в довоенном фильме Евгения Габриловича "Машенька". Это была её единственная главная роль. Потом она мелькала немного на экране, но все запомнили только "Машеньку". Естественно, ни званий у неё ни регалий. Забыли о ней, как водится у нас в стране, никто ничего не помнит. Жива она или не жива - никто не знает. А старушка варилась в собственном соку долгие годы и вот как-то о ней вспомнили. Приехала съемочная группа, а она её отправила с порога вон, они только прихожую успели снять. "Вспомнили, когда мне уж скоро помирать надо".

Мы узнали про этот случай и решили сделать передачу не только о тех, кого уже нет, но и о тех, кто еще жив, но тоже забыт. Звоним Караваевой, а она уже умерла. Но мы будем рассказывать о таких людях, пока не поздно. После передач приходят письма от зрителей с такими словами "Спасибо, наконец-то Россия вспомнила!" Но не будешь же им объяснять, что России глубоко плевать, что она как не помнила, так и не помнит, что есть только труд группы энтузиастов, несколько сумасшедших, которые суетятся с камерой в руках. Ладно, пусть думают, что "Родина помнит, Родина знает". Нет даже актерского кладбища, куда люди могли бы придти, положить цветы на могилу тех, кто заставлял их плакать и смеяться, кто составлял часть их жизни.

- Когда выйдет очередная передача?

- Думаю в ноябре-декабре.

- Вы следите за театральной жизнью Москвы?

- Ну, бывает, когда, например, шумная премьера, тем более с моими товарищами связанная. Вот Володя Машков поставил в театре "Сатирикон" у Кости Райкина спектакль "Трехгрошовая опера" по Брехту. Я кое-как собрался, приехала жена Лёни Ярмольника и отвезла меня. Недавно был на концерте Саши Розенбаума. Вот такие выходы в свет у меня бывают, но, конечно, редко. Нужна какая-то аттестация со стороны известных людей, чтобы заставить меня подняться. В кино есть молодые интересные режиссеры - Дима Месхиев, Александр Рогожкин. Стыдно признаться, но я до сих пор не видел "Сибирский цирюльник". Никита сказал:"Как только будет кассета, я тебе пришлю".

- За последнее время я просмотрел немало фильмов, которые в российском рейтинге заняли высокие места и, честно говоря, ни один меня не потряс, не заставил сопереживать. Исчезли душевность, легкость, изящность, тонкий юмор, а порой и просто мысль. Артисты неплохие, а вот сценарии...

- Ну бюджетное кино сейчас как бы ограничено со всех сторон. Делают наспех, профессии не хватает, нет умения делать так, как например в Голливуде, где кругом профессионалы, куча консультантов, все на зарплате. А здесь полубесплатно, консультант приходит на день, потому что у него много другой работы. Да и нет крепких умельцев могущих делать хорошее кино. Остались еще старые мастера, например Данелия, но его последние фильмы, к сожалению, далеки от уровня "Мимино", "Не горюй", "Я шагаю по Москве". Ну и Михалков. Он как бы номер один сегодня в российском кинематографе. Есть Андрон Кончаловский, Владимир Хотиненко, Алексей Герман. Правда свою последнюю картину "Хрусталев, машину!" он делал восемь лет. Но Герман человек несворачивающий. Его расстроить легко, но вывести из колеи трудно. Сейчас он затевает картину по Стругацким "Трудно быть богом". Совершенно не его как бы дело, но вот взялся делать такую фантастическую феерию.

- Кстати, о фантастике и о феериях. Ваше пристрастие к сказкам, с чего оно берет начало?

- С детства. Мне кажется, что сказка, вообще любое притчевое произведение при минимуме сюжетных ходов и поворотов может изменять мир. Взял, например, и превратился в кого-то или дворец построил. Русский фольклор он весь как-бы паразитологический: Илья Муромец, пролежавший на печи 30 лет или Иванушка-дурачок, который вообще ничего не делал и так далее, но зато в русских сказках добро всегда торжествует.

- Вы по натуре фаталист? Считаете, что человек сам может изменить свою судьбу или всё, что с нами происходит предопределено заранее?

- Я человек верующий и считаю, что все нити судьбы держит Бог. И если Главный Режиссёр захочет что-то поменять он поменяет сам. И ты не можешь знать как было и как стало. Ну, как стало ты знаешь, потому что оно уже есть, а вот как было задумано... Может быть то, что случилось с тобой результат того, что где-то что-то ты сделал правильно или наоборот, неправильно. Вот, например, мой ухаб болезней, причем с возможным смертельным исходом. Об этом я догадывался много лет и понимаю, что это не могло быть просто так. Господь иногда посылает очень жуткие кары. Может быть я что-то сделал не так и Господь поправил меня таким вот внятным образом, чтобы я понял. Это может быть наказанием, а может и испытанием.

- Как Вы думаете, почему Вам было ниспослано или назначено такое жестокое испытание, несовместимое с заслугами?

- Человек никогда не должен считать, что он что-то из себя представляет. Я грешил, как все нормальные люди. Не знаю, может быть я слишком увлекся как бы клоунской деятельностью, слишком долго был артистом, а миссия у меня другая, вот и поправили в этом смысле.

- Какая миссия? Писать?

- Ну конечно писать, думать. А когда артист каждый день занят в одних и тех же спектаклях... Ну конечно, Любимов, конечно служба в театре, но в конечном счете служишь чужой репутации, но не себе. Актерство - это не авторская профессия, а такая автономная. Вот теперь я сижу дома и ни от кого не завишу, что захотел, то и придумал.

- Вы всегда были верующим человеком или вера пришла к Вам во время болезни?

- Нет, каждый человек к этому идет долго. Вначале, на каком-то этапе, он начинает подозревать, что Бог не миф и не легенда, что мир не может существовать без некоего высшего начала, что есть нечто, что организует всё сущее.

- Какую церковь Вы посещаете?

- Я не хожу ни в какую церковь. У меня есть духовник, он приезжает причастить меня, исповедать. Это происходит не часто, потому что я полгода болел. Он очень толковый человек, очень грамотный, с ним можно говорить на любые темы. Он блистательно знает Георгия Иванова, дружил с философом Алексеем Федоровичем Лосевым, много поездил, повидал. По профессии он врач-терапевт. В религию ушел сознательно, в зрелом возрасте.

Кстати, я ведь был некрещённый лоб до 33 лет. После смерти Володи Высоцкого пошел в церковь вместе с одним знакомым, который стал моим крестным. Надел чистую рубашку. Не сказать, чтобы было какое-то просветление, нет, ничего не понял я к тому времени в этом обряде. Был там молодой попик, который попутно меня интервьюировал: "А где вы сейчас снимаетесь?" Хотелось сказать: "Ну сделай хотя бы вид некой торжественности". К тому же в церкви стояли два гроба, вроде как она и церковь и часовня. Гробы и здесь же крещение.

Говорят Бога чувствуешь, когда беда, когда возникает такая ситуация, что не на что больше надеяться. Вот тогда ты вызываешь его на разговор. И хотя он тебе ничего не объясняет, но создается ощущение покоя и начинаешь понимать, что если ты и уйдешь, то уйдешь не насовсем.

- Останется душа?

- А как же! Любая религия предполагает бессмертие души.

- Какие качества в человеке Вы считаете основополагающими, самыми ценными?

- Предсказуемость, надежность. Это показала болезнь. Я знаю, что от человека можно ожидать, можно на него рассчитывать или нельзя. А надежность включает в себя и порядочность и честь и твердость. Жизнь без испытаний и сопротивлений невозможна. Вот что мне кажется главным, по крайней мере сегодня, в нашем зыбком мире.

- Леонид Алексеевич, лет 25 назад я впервые услышал Ваши великолепные, остроумные пародии на Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулину, Окуджаву, Друнину. Пародию на Расула Гамзатова "У нас в ауле есть такой обычай..." помню наизусть до сих пор. Не обижались ли на Вас объекты пародий?

- Нет, чего обижаться. Это со стороны кажется, что пародия вещь обидная. Напротив, это лишний раз поклон, если на тебя делают пародию, значит ты что-то значишь. Пародии ведь делаются не на всех. Это только покойный Саша Иванов пародировал через одного, но разве всех графоманов в России таким образом почтишь? Пародии пишутся на тех, кого можно на слух узнать. Сказал строку и ясно - это Вознесенский, а это Михалков.

- Мы говорили о том, что Вами было написано за последнее время, а что на очереди? Над чем Вы работаете сейчас?

- Закончил писать "Пышку" по Мопассану. В стихах. Получилась такая фарсовая драма, слезливая, сентиментальная. Там есть, правда, смешные кусочки, но только кусочки, не более. Кстати здесь я далеко от сюжета не отходил, персонажи все мопассановские и такие, как он хотел. Мне кажется в стихах артисту легче существовать. Стихи - это больше графики, больше дисциплины. Кроме того, я должен выплатить долги, которые сам себе назначил и закончить за полгода три пьесы. Это "Мечты юности Гёзы" по мотивам "Тиля Уленшпигеля", "Дон Кихот" и "Маугли". Есть и еще одна идея - сделать фонвизинского "Недоросля". Всё это будет, разумеется в стихотворной форме.

Меня сын спрашивает: "А почему ты делаешь переложения?" Я отвечаю: Дима, не произноси такого гадкого слова, какие переложения? Во-первых всё это было в прозе, во-вторых я мало пользуюсь сюжетом, он для меня только отправная точка. Что делать, если мне охота попутешествовать из эпохи в эпоху, из страны в страну. К тому же я где-то читал или слышал, что история человечества исчерпывается двумястами или четырьмястами сюжетами. Всё что есть и что будет уже когда-то было, уже всё, грубо говоря, придумано. Сюжет о Фаусте существовал задолго до Гёте, а об Отелло задолго до Шекспира. О Дон-Жуане писали Мольер, Байрон, Пушкин. Это бродячие или блуждающие сюжеты.

Мне нравится то, что делает Гриша Горин в своих пьесах. Он берет персонаж и атмосферу вокруг. Сюжет переделывает полностью и мораль проводит иную, более глубокую, чем была заложена. Ну а если я это делаю в стихах, то почему бы и нет, если я это умею.

- Вы печатаете на машинке или пользуетесь компьютером?

- Только рукой. На машинке печатать никогда не умел. Пробовал, но не получилось. Я думаю быстрее, чем пишу. Есть компьютер, но я им пока не овладел, да честно говоря и не пытался.

- Ваш фильм "Свобода или смерть" остался незавершенным. Вы будете его заканчивать?

- Теперь уже нет. Беда в том, что я там был в главной роли. В инвалидной коляске я мог бы его закончить, если бы сам не появлялся в кадре. К тому же кое-кто умер, героиня уехала в Австрию, стала баронессой. Не выписывать же баронессу из Австрии.

- Сколько было снято?

- Большая часть картины. Жаль. Артисты были хорошие - Коля Ильин, Коля Губенко, моя жена, Нина Ульянова, молодежь.

- Может быть позже можно будет заново снять?

- Нет, всё уходит, появляются другие заботы. Сейчас я пишу сценарий, который будет называться "Бесаме".

- О чем он, если в двух словах?

- О любви. О любви сумасшедшей, о такой, какой не бывает. Кстати рабочее название было "Последний свихнувшийся на почве любви". Но поскольку было много "последних" - "Последний из могикан", "Последний бойскаут", "Последний девственник"...

-"Последний из удэге"...

- Да, и этот тоже, так что название я изменил.

Час, отпущенный мне Ниной-Маргаритой для беседы, давно прошел, пепельница была полна окурков, мой собеседник явно устал. Пора было закругляться.

- Леонид Алексеевич, я восхищаюсь и завидую Вашей активности. Несмотря на такие тяжкие испытания Вы не сдаетесь. работаете, боретесь, хотя многие в подобной ситуации опускают руки, теряют волю к жизни и заявляют: всё, я инвалид, платите мне пенсию, а я буду лежать и ничего не делать.

- Что ж, не хочешь жить - вбивай крюк в потолок. К тому же в этом государстве не очень-то побудешь инвалидом - не на что. Пять лет я провел как говорят врачи ближе к смерти. Я люблю жизнь, но не хочу, чтобы ко мне относились с сочувствием и жалостью, как к калеке. Хочу, чтобы меня воспринимали как нормального человека, хотя понимаю, что это уже трудно сделать. Но сегодня я ближе к жизни, чем наоборот. Сейчас я еще не в лучшем виде, но Слава Богу, он не отнял у меня разум. Это главное. Как сказал Пушкин "Не дай мне Бог сойти с ума..." Самое жуткое, что может быть - это жить без башки.

Мы попрощались. Я обнял Мастера и почувствовал под руками худенькое, почти бесплотное тело. Уходя, в прихожей я извинился, что нарушил наш уговор и тихонько шепнул Нине Шацкой: "Леонид Алексеевич очень много курит. Ему бы бросить". "Он много курит, когда волнуется, - сказала Нина-Маргарита, - но уже, наверное, не бросит никогда".

Дай Вам Бог, Леонид Алексеевич пережить выпавшее Вам испытание и пусть Вас никогда не оставят мужество и терпение, Вера, Надежда, Любовь.

ВЛАДИМИР ЗАРЕМБО. Москва - Сиэтл