|
В 70-х годах в Центральных Каракумах
были открыты два крупных
газоконденсатных месторождения,
которые со временем должны были влиться
в магистральный газопровод Средняя Азия
- Центр, проходящий неподалеку. Как
только началось обустройство
месторождений, редакция направила меня
сделать серию репортажей о ходе
строительства. Вместе со мной выехал и
другой сотрудник редакции - Владимир
Михайлович Антонишин.Это был пятидесяти
с чем-то- летний человек довольно
странного для нашей журналистской
братии поведения. Он был замкнут, угрюм и
почти неразговорчив. Был он, к тому же,
воинствующим трезвенником и не очень
скрывал своего презрения к хорошо
пьющим товарищам по перу. Его лицо
никогда не выражало никаких эмоций. За
всё время нашего путешествия он
произнес всего две-три фразы,но одна из
них мне запомнилась на всю жизнь.
Добираться до стройки предстояло на
вертолете, поскольку ни одна машина не
прошла бы через зыбучие пески Каракумов,
да еще в июльский зной, когда стрелка
термометра поднималась до 40-45градусов
Цельсия. Это в тени. На солнце здесь
температуру не меряют, но если интересно
узнать - умножьте на 2.
До этого я никогда не летал на
вертолетах и, признаться, изрядно трусил.
Самолет - понятное дело и привычное -
разогнался и полетели. Даже если один
двигатель откажет, то в запасе есть
другой. А если у вертолета винт заклинит
или, к примеру, оторвется? Тогда всё,
коровьей лепешкой полетим на землю.
Запасного пропеллера у этой стрекозы
нет, разве что на хвосте, да и то он
годится только мух отгонять. Но делать
нечего, лететь надо.
Вместе с вахтовиками, возвращавшимися
после двухнедельного отдыха, мы заняли
места на лавках в этой летающей
раскладушке и приготовились к полету. Из
кабины вышел летчик. Он был в тельняшке,
в трусах, но при фуражке, которая должна
была подтвердить его принадлежность к
гражданской авиации. "Ну что,
покойнички, полетели,- бодро спросил он и
протянул какую-то бумагу.-А вы кто?
Журналисты? Поставьте здесь свои
фамилии, мне нужен список всех
пассажиров".
От такого приветствия мне стало не по
себе, хотя вахтовики улыбались, они,
видимо, привыкли к этой шутке. Уже потом,
вдоволь налетавшись по газовым стройкам
и перезнакомившись со всеми экипажами, я
понял, что в шутке была немалая доля
правды: двигатели вертолетов давно
исчерпали свой ресурс и должны были уже
даже не ремонтироваться, а заменяться,
но, как всегда, на замену не хватало
средств. Летчики жаловались на риск,
грозили подать заявления об увольнении,
но не подавали, а продолжали летать,
поскольку оплачивались эти "пустынные
рейсы" очень хорошо.
Затарахтел двигатель, вертолет дрожа и
покачиваясь стал вертикально
подниматься над землей. Меня прошиб пот.
Ощущение- как с похмелья на унитазе.
С первых минут полета мой компаньон
расплющил физиономию об иллюминатор и
принялся разглядывать пустыню, я же стал
поочередно прислушиваться то к работе
двигателя, то к себе. Вдруг, в какой-то
момент, мне показалось, что пропеллер
стал крутиться с натяжкой и издавать при
этом неприятный звук, как бы извещая о
приближающемся досрочном завершении
полета. Этот звук всегда отличишь от
миллиона других, потому что в нем
отголосок погребального марша.
Я посмотрел на вахтовиков. Одни
дремали, другие резались в карты, третьи
разливали водку в бумажные стаканчики.
Они ничего не слышали! Они не
догадываются, что лететь нам осталось
совсем немного и не вперед, а вниз. Что
делать? Как предупредить их? Как дать
знать пилоту, что с винтом не всё в
порядке? В это время дверь кабины
приоткрылась и в салон заглянул сам
трусатый-полосатый пилот. Он
внимательно оглядел пассажиров и закрыл
дверь. Значит и он догадался. Так вот для
чего нужен был список пассажиров: чтобы
потом было легче идентифицировать
останки! Что же делать? Наверное перед
кончиной нужно подумать о чем-то важном:
о семье, детях, о прошедшей жизни. Хотя на
кой черт думать, если всё равно помирать.
Тогда может быть написать завещание? А
что я успею написать? Прощайте, дорогие
товарищи, погибаем, но не сдаемся?
А погребальный звук нарастал. Он
проделал в моей голове большую дырку и
все мысли разом улетучились, кроме одной,
застрявшей на выходе: скорей бы уж, что
ли, сколько можно мучиться? Я в последний
раз взглянул на своего коллегу и вдруг
он, как по команде оторвав нос от
иллюминатора, мрачно произнес:"Ну вот
и труба." Я чуть на месте концы не
отдал, но быстро справился с собой и,
подивившись самообладанию коллеги,
нашел в себе силы и мужество подтвердить:"Да,крышка
нам, Владимир Михайлович!" При этом я
указал глазами на потолок, где уже вовсю
рвала душу похоронная мелодия, давая
понять, что, дескать, я всё уже знаю. Он
как-то странно посмотрел на меня, хотя в
эту минуту его взгляд мог бы быть теплее
и добрее, всё-таки видеться нам осталось
недолго, и ткнул пальцем в иллюминатор:"Труба,
говорю. Газопровод Средняя Азия-Центр.
Вон там, внизу".
Я взглянул в окно. Действительно, внизу,
на желтом песке тускло блестела змейка
магистрального газопровода.Рядом с ней
легким облачком бежала тень нашего
вертолета. Бежала ровно и спокойно.На
несколько секунд я отвлекся,
разглядывая однообразный, но чем-то
притягивающий пейзаж Каракумов, а потом,
вдруг, поймал себя на мысли, что напрочь
забыл о своем страхе. Винт по-прежнему
работал шумно, таща дрожащий вертолет
через знойный, раскаленный до предела
воздух, но в этом шуме уже не было
трагических нот. Кто-то ткнул меня в бок.
Это был вахтовик."На, братан,
остограмься",- он протянул мне
стаканчик с водкой и соленый огурчик.
Пить теплую водку в такую жару не
хотелось, но надо было отметить свое (и
всех пассажиров) воскресение. Я залпом
опорожнил стаканчик и с удовольствием
захрустел соленым огурцом.
|
